Затем последовало примирение.

Но вскоре Тин-Тин вновь оставил ее.

Затем они снова воссоединились.

И внезапно в 1831 году Микаэла появилась в Новом Орлеане. Она оставила мужа. Поговаривали, что она хлопочет о разводе – какая наглость! Посетители валом валили в дом ее кузины, где она остановилась. Они обнаружили, что Микаэла, которой теперь было тридцать пять, еще более подурнела по сравнению с годами девичества. Но это уже не имело значения. Она была невероятно шикарна, а ее своеволие переросло в железную хватку. Она была эффектной женщиной, обладающей большими познаниями в политике, искусстве, литературе и бизнесе, которые служили основанием для ее резких суждений. Она очаровывала и внушала ужас.

Когда она завершила обзор своих владений в Новом Орлеане и отправилась в Гавану с кратким визитом, никто не сожалел. Ее энергия изматывала окружающих. Говорить о ней было куда увлекательней, нежели говорить с ней.

Много месяцев спустя она вернулась во Францию. Они с Тин-Тином получили официальное разрешение на раздельное проживание, и Микаэла наконец смогла поселиться в Париже. Ее приемы отличались роскошью, круг друзей был широк – так сообщали новоорлеанцы, посещавшие ее суаре, [16] приезжая в Париж во время заграничных турне. По их мнению, некоторые из ее друзей были отъявленной богемой, но Микаэла была явно счастлива своей новой жизнью. Казалось, все драмы остались позади.

Однако самое драматическое событие произошло позже. Незадолго до Рождества 1834 года ее кузина Виктуар Шальметт получила письмо столь скандального содержания, что трудно было этому поверить. Оно было написано одной из служанок Микаэлы, которая сама была в состоянии лишь продиктовать его, – она была прикована к постели, оправляясь после четырех пулевых ранений в грудь. В нее стрелял ее же свекор. Потом он сам застрелился.

Теперь Микаэла Альмонестер стала баронессой Понтальба – по смерти отца Тин-Тин унаследовал титул.

Она также стала самой знаменитой женщиной в Париже. От ран в груди она оправилась совершенно, но следы покушения бросались в глаза – на левой руке не хватало большого пальца, а средний был безобразно изувечен. Именно эту руку она протягивала к барону, умоляя не убивать ее.

Вскоре весь Новый Орлеан смог прочесть о ее попытках развестись с Тин-Тином. Дело было столь скандальным, что парижские газеты во всех подробностях освещали иск Микаэлы, встречный иск Тин-Тина и свидетельские показания на многочисленных слушаниях, которые заняли целых четыре года.

Газеты также подробно описывали знаменитый частный пансион, который она строила на рю Фобур-Сент-Оноре. Она подрядила самого модного архитектора Франции, и ее стремление к совершенству было настолько сильным, что она даже купила целый особняк, который затем был разрушен, с тем чтобы использовать некоторые из его стенных панелей для нового дома.

Наконец в 1834 году и дело о разводе, и строительство дома были закончены. Баронесса Понтальба исчезла со страниц парижских газет.

Библиотека на Ройал-стрит с сожалением сократила подписку до уровня тех лет, которые предшествовали едва не состоявшемуся убийству, – баронесса увеличила подписку более чем на шестьсот процентов.

Новый Орлеан вынужден был довольствоваться лишь эпизодическими сообщениями об увеселениях, устраиваемых в пансионе, от путешественников, возвращавшихся из Парижа. Выросло целое поколение, не ведавшее о яркой и грешной жизни Микаэлы Альмонестер де Понтальба. Затем, в 1846 году, ее имя вновь оказалось у всех на устах. Она прислала письмо в муниципальный совет. По ее словам, она намеревалась восстановить Пляс д'Арм в том величии, которого заслуживала эта площадь, будучи центром старого квартала.

Ее отец построил собор и прилегающие к нему здания. А она, Микаэла, намеревалась сделать остальные здания на площади столь же впечатляющими. Здания принадлежали ей, и она собиралась превратить ветхие лавочки, таверны и доходные дома в единый архитектурный ансамбль. И вернуть площади ее былую красоту. В общем, создать новоорлеанское подобие парижского Пале-Рояля.

Но только если город согласится освободить ее от налога на недвижимость сроком на двадцать лет.

Во французском квартале никто и помыслить не мог отказаться от предложения баронессы или ее условий. Презренные американцы с каждым годом строили дома все больше и внушительнее в районе за Кэнал-стрит. Ныне же французам открывалась возможность вновь утвердить за собой по праву принадлежащее им место высших носителей вкуса и доказать всем, что сердце Нового Орлеана и сейчас там, где оно было всегда – на Пляс д'Арм.

Совет ответил незамедлительно, предоставив баронессе все требуемые льготы. Французы с нетерпением ждали ее приезда. Старые истории воскресли из небытия, и все более, чем когда-либо, интересовались, какая же она на самом деле.

На протяжении двух лет любопытство лишь возрастало. А потом наконец явилась она сама – по-прежнему рыжеволосая, но теперь рыжина казалась неестественно яркой; по-прежнему неуемная, но ее стройное тело стало массивней, а движения медлительней; по-прежнему обворожительная и внушающая страх, модная, элегантная, высокомерная, своенравная. Она во всех отношениях превосходила все рассказываемые о ней легенды. Она одновременно притягивала и отталкивала и казалась способной на все. Теперь можно было поверить и тому слуху, который все отвергали на протяжении многих лет, – будто старый барон, по утверждению некоторых, вовсе не застрелился, а сама Микаэла, истекая кровью, с четырьмя зияющими в груди ранами, набросилась на него и, вырвав пистолет из его руки, дважды выстрелила ему в голову.

Карлос Куртенэ посмотрел на оживленное юное лицо дочери. Она еще такой ребенок и так невинна. Он возблагодарил Бога за это.

– Настоящая баронесса! – воскликнула Жанна. – Ты знаешь ее, папа? Смогу я с ней познакомиться?

Он улыбнулся и покачал головой:

– Не думаю, милая.

– Представь себе, Мэй-Ри, настоящая баронесса! Ах, как бы мне хотелось взглянуть на нее поближе! Как по-твоему, если у человека есть титул, он и выглядит не как все? Я думаю, папа поступил нехорошо, тут же отправив нас домой. Мы могли бы пройти мимо входа в ее дом. И я могла бы посмотреть на нее.

– Может быть, она будет в опере?

– Ну конечно же, будет! Какая ты умная, Мэй-Ри! Хотя я буду слишком нервничать и не смогу рассмотреть ее как следует. Будет множество кавалеров, правда же? А я буду самая красивая?

Мэри никогда раньше не слышала, чтобы Жанна сомневалась в своем успехе. Было удивительно, что Жанну посещают какие бы то ни было сомнения.

– У тебя будут толпы кавалеров, – сказала она. – Я в этом абсолютно уверена.

– Но как по-твоему, Мэй-Ри, будет среди них Вальмон Сен-Бревэн? Если он не заглянет в нашу ложу, до остальных мне нет никакого дела.

Мэри была застигнута врасплох. Она давно не слышала этого имени, не думала о Вальмоне. Ей казалось, что она совсем забыла о нем. Но когда она услышала его имя, произнесенное столь неожиданно, сердце ее заколотилось.

– Мэй-Ри! – Голос Жанны заставил ее отбросить эти предательские мысли. Она с трудом отвела мысленный взор от темных глаз и волос Вальмона, кольца на сильной красивой руке, ленивой улыбки…

– Месье Сен-Бревэн определенно придет, Жанна.

– Если он не придет, я умру. Знаю, я глупая, Мэй-Ри, у меня голова кружится от каждого мужчины, который заигрывает со мной. Но это все несерьезно. А Вальмон… это совсем другое дело. Я люблю его, на самом деле люблю. И всегда буду любить, до самой смерти. Ведь даже глупышка может любить. Ты действительно считаешь, что он там будет? И зайдет в нашу ложу? – В прекрасных глазах Жанны стояли слезы.

Мэри обняла ее:

– Твоя мать говорит, что в Новом Орлеане все приходят на открытие сезона. Он просто обязан быть там. А увидев тебя в этом парижском платье, первым примчится в ложу.